Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере - Эрих Зелигманн Фромм

Но мы не только не обладаем полной картиной социального характера во всей его совокупности, у нас нет даже исследований по наиболее насущным конкретным темам. Что, например, нам известно о счастье людей в нашей культуре? Верно, что в опросах общественного мнения многие ответили бы, что счастливы, поскольку такое чувство пристало уважающему себя гражданину. Но об уровне искреннего счастья или несчастья в нашей культуре остается лишь догадываться, а ведь именно это знание помогло бы ответить на вопрос, достигают ли наши институты цели, для которой они предназначены, то есть для обеспечения наибольшего счастья наибольшему числу людей. Или что мы знаем о том, в какой степени этические соображения, а не простой страх неодобрения или наказания, влияют на поведение современного человека? На то, чтобы увеличить вес этических мотивов, тратятся огромные объемы энергии и финансов. Однако об успехе этих усилий нам едва ли известно что-либо, кроме жалких догадок.

Или возьмем другой пример: что мы знаем о масштабах и власти разрушительных сил, которые кроются в среднестатистическом представителе нашей культуры? Хотя нельзя отрицать, что наши надежды на мирное и демократическое будущее во многом зависят от предположения, будто среднестатистического человека не обуревает дикая жажда разрушения, никто ничего не сделал для того, чтобы установить этот факт достоверно. Заявление о том, что большинство людей фундаментально деструктивны, столь же голословно, как и обратное мнение. Социологи до сих пор не приложили почти никаких усилий, чтобы пролить свет на этот важный вопрос.

Пренебрежение изучением фундаментальных проблем характера и культуры объясняется главным образом установкой большинства социальных психологов. Они полагают, что если феномен не поддается изучению способом, позволяющим провести точный и квантитативный анализ, то изучать его вообще не следует. Они пытаются имитировать методы, имеющие успех в естественных науках, и превращают «истинный научный метод» в фетиш. Вместо того, чтобы разработать новые методы, подходящие для изучения важных проблем в их собственной области, а именно людей и жизненных процессов, они выбирают для изучения те проблемы, которые соответствуют требованиям лабораторных методов. У них выбор проблем определяется методом, а не метод – проблемой.

Отчет Кинси должен воодушевлять всякого, кто изучает общество, по двум причинам: (1) его данные проливают свет на особенности человеческого поведения и, следовательно, при правильной интерпретации – на социальный характер. (2) Кинси удалось раздобыть полезные данные в области, которую ранее полагали неприступной. Хотя методы изучения социального характера неизбежно должны отличаться от количественно-статистического метода, оправданно использованного Кинси для исследования сексуального поведения, трудность формирования и применения подходящих методов для социальной характерологии не является необоримой. Эмпирические исследования, изучающие силы, которые движут массовым поведением, принесут значительные результаты, если социальные психологи возьмутся за свои проблемы с теми же храбростью и энергией, которые проявили Кинси и его коллеги.

Социальный характер и любовь

9. Себялюбие и любовь к себе

В современной культуре эгоизм находится под строгим запретом. Она учит, что эгоизм, себялюбие – это грех, а любовь к ближнему – добродетель. Несомненно, эта доктрина не только самым вопиющим образом противоречит практикам, распространенным в современном обществе, но также противопоставляется другому набору учений, предполагающему, что эгоизм является наиболее мощным и правомерным человеческим влечением и что каждый индивидуум, следуя императиву этого влечения, приносит наибольшую пользу всему человечеству. Существование этой последней идеологии не уменьшает веса доктрин, которые заявляют, что эгоизм – величайшее из зол, а любовь к ближнему – главнейшая добродетель. Эгоизм в том смысле, в каком о нем обычно говорят эти идеологии, более или менее синонимичен любви к себе. Альтернатив всего две: любовь к ближним, которая считается добродетелью, и себялюбие, которое считается грехом.

Классическое выражение этого принципа можно найти в теологии Кальвина. Человек в сущности своей плох и бессилен. Собственными силами и заслугами он не способен добиться ровным счетом ничего. «Мы принадлежим не себе, а Господу, – заявляет Кальвин на страницах «Наставлений в христианской вере» (Calvin 1928, книга III, стр. 619), – и становится понятно, что именно следует делать из страха не впасть в заблуждение и чему нужно посвятить всю свою жизнь. Мы не принадлежим себе. И поэтому наши планы, намерения и обязанности более не определяются нашими разумом и волей. Мы не принадлежим себе. Поэтому не будем ставить себе целью поиск того, что нужно нашей плоти. Мы принадлежим Господу – так будем жить и умирать для Него. Мы принадлежим Господу – так пусть все наши поступки направляют Его воля и мудрость. Мы принадлежим Господу – так пусть вся наша жизнь будет обращена к Нему как к единственной цели. О, как преуспел человек, который, сознавая, что не принадлежит себе, отбросил господство над собой собственного разума, чтобы успокоиться в Боге! Ибо самая страшная чума, поражающая людей и приводящая их к гибели, – это угождение самим себе. А врата спасения – это отказ от собственной мудрости, от желания чего-то ради самих себя и следование за одним только Господом»[71].

Человек должен не только сохранять убежденность в собственном абсолютном ничтожестве. Он должен также делать все возможное для принижения себя. «Я не называю смирением то состояние, когда мы думаем, что чем-то обладаем, – говорит Кальвин (там же, стр. 681), – если вы полагаете, что мы чем-то обладаем… Когда мы слышим из уст пророка, что Бог спасает людей угнетенных, а очи надменные унижает, то подумаем, во‐первых, что мы обретаем доступ к спасению, только отбросив всякую гордость и приняв подлинное смирение; а во‐вторых, что это смирение не есть скромность – внешний покров, создающий лишь видимость того, что мы склоняемся перед Богом… Это смирение представляет собой непритворное сердечное самоотречение, происходящее от искреннего чувства нашей ничтожности и нищеты».

Подобный упор на ничтожество и греховность индивидуума подразумевает, что ничто в себе не должно ему нравиться. Основой этой доктрины являются презрение и ненависть к себе. Кальвин выражается донельзя ясно; он называет любовь к себе «язвой» (там же, стр. 622).

Если индивидуум находит в себе что-то такое, «от чего становится себе приятен», то этим он демонстрирует грешное себялюбие. Такое благоволение к себе заставит его осуждать и презирать других. Следовательно, благоволить себе или любить в себе хоть что-то – один из величайших грехов, какие только можно вообразить. Он исключает возможность любви к ближнему и тождественен эгоизму.

Философия Канта имеет принципиальные отличия от теологии Кальвина, однако базовая установка относительно проблемы любви к себе остается неизменной. По мнению Канта, желать счастья другим – добродетель, в то время как желание собственного счастья остается этически «нейтральным», поскольку к тому стремится человеческая природа, а естественное стремление не может иметь положительного этического смысла (см. Kant